Иисус Неизвестный - Страница 57

Нет в Нем ни вида, ни величия, —

вспомнил, может быть, Иоанн, и лишь теперь, глядя на Иисуса, понял, что значит:

Презрен был и умален пред людьми… и мы отвращали от Него лицо свое… и ни во что ставили Его. (Ис. 53, 2–3.)

Двадцать лет презирал Его, ни во что ставил; двадцать лет бежал от Него, как от врага, но вот, не убежал. В эту-то минуту, может быть, и пал к ногам Его:

Ты ли приходишь ко мне?.. Я недостоин развязать ремень у обуви Твоей. (Мк. 1, 7.)

Понял, для чего пришел к нему Иисус креститься: не для того, чтобы снять с Себя Свой грех, а чтобы принять на Себя – чужой:

грех многих понес на Себе… и за преступников сделался Ходатаем (Ис. 53, 6; 12.)

XXXI

Все ли, однако, понял Иоанн? Если бы все, мог ли бы «соблазняться» потом, спрашивать: «Ты ли Тот?»

Двадцать лет оба молчат об одном, но слишком по-разному. Как бы два, говорить разучившихся и учащихся снова, молчальника: нужно обоим пробиться друг к другу сквозь стеклянную стену молчания; видят сквозь нее друг друга, но не слышат; близко – далеко; чем ближе, тем дальше.

Молния сверкнула; все увидел Один, другой – не все: увидел – ослеп.

Если потом «соблазнился» Иоанн, то, может быть, уже и тогда, в первом разговоре с Иисусом, начал соблазняться – колебаться, мерцать, как утренняя звезда перед солнцем. Верил – сомневался; то радость, то ужас: «Он и не Он».

«Кто Ты?» – на этот безмолвный вопрос Иоанна, что мог бы ответить Иисус, кем Себя назвать? «Сыном Давидовым»? Но оба знали, что «Бог может воздвигнуть из камней сих чад Авраамовых» – сынов Давидовых. «Сыном человеческим»? Но «Сын человеческий», bar nasch, по-арамейски, значит просто «человек», только «человек»; а ведь если Иисус был действительно «Тот, Который должен прийти», то Он был не только человек. А «Сыном Божиим» не мог Он Себя назвать: если бы назвал, то Иоанн ответил бы Ему: «Ты не Он», и был бы прав, потому что, если человек свидетельствует сам о себе, то свидетельство его не истинно (Ио. 5, 31.)

На свой безмолвный вопрос: «Кто Ты?» – мог прочесть Иоанн в глазах Иисуса лишь такой же безмолвный ответ:

Блажен, кто не соблазнится о Мне. (Мт. 11, 6)

Все, вероятно, дошло между ними до этой последней черты, но за нее не перешло, не было сказано: «Ты – Он». Оба говорили о Мессии в третьем лице: не «Я» и не «Ты», а «Он». Так ведь говорил о Нем и сам Иисус всю жизнь, до последнего ответа первосвященнику: «Ты ли Мессия-Христос?» – «Я», – за что и был распят.

Главное, вероятно, в том разговоре не было сказано;

оба молчали о главном. Но и молча поняли друг друга, или, вернее, Иоанн почти понял; понял совсем один Иисус.

XXXII

Что же помешало Иоанну понять все и сказать Иисусу: «Ты – Он»? То самое, почему «из рожденных женами не восставал больший Иоанна, но меньший в царстве небесном больше его» (Мт. 11, 11); то что отделяет край земли от края неба, – закон от свободы, Ветхий Завет от Нового; то, почему «к ветхой одежде не приставляют заплаты из небеленой ткани», и «вина молодого не вливают в мехи ветхие» (Мт. 9, 16–17); то, почему Иоанн крестит водой, а Иисус – огнем, и почему Иоанн «не сотворил никакого чуда» (Ио. 10, 41), но столько чудес сотворил Иисус. Первое же чудо Его – самое простое, детское, – самое Иоанну непонятное, невозможное: Кана Галилейская, претворение воды в вино, – первая ступень лестницы: Вода – Вино – Кровь – Огонь – Дух; всходят по ней дети и Ангелы, а величайший из людей, Иоанн, не взойдет.

Если не обратитесь и не станете, как дети, не войдете в царство небесное (Мт. 18, 3.)

Не обратился Иоанн, не стал, как дитя, и в Царство не вошел.

Проповедь Свою начинает Иисус теми же словами, как Иоанн:

Царство Божие приблизилось; покайтесь – обратитесь.

Но прибавляет:

и веруйте в Блаженную Весть – Евангелие. (Мк. 1, 15.)

Этой-то Блаженной Вести и не знает Иоанн.

Царство Божие насилием берется, βιάζεται, и насильники, βιασταί, восхищают его (Мт. 11, 12), —

«приступом берут», как осажденную крепость, ломая стену Закона, чтобы войти в крепость Царства. Первым вошел в нее Иисус. Этого-то «насилья», в самом деле, страшного, – страшной свободы, «блаженства» и «легкости»:

иго Мое благо (блаженно), бремя легко (Мт. 11, 30), —

и устрашился Иоанн.

Жизнь и смерть его, величайшего из людей, – все еще трагедия человеческая; жизнь и смерть Иисуса – Божественная Комедия.

Только один волосок отделяет Иоанна от царства Божия, – но такой же, как тот, кровавый, на шее, от меча, которым он обезглавлен.

XXXIII

Кто убил Иоанна? Ирод? Нет, утреннюю звезду убивает восходящее солнце; Предтечу, Предходящего, убивает Пришедший: «Ему должно расти, а мне умаляться», – умирать (Ио. 3, 30.)

Понял ли Иоанн, умирая, ответ Иисуса на вопрос его: «Кто Ты?»

Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благоденствуют. И блажен, кто не соблазнится о Мне. (Мт. 11, 4–6.)

В жизни этого блаженства не знал Иоанн; может быть, узнал в смерти.

Глядя из окна своей темницы в Махеросе на синюю, как туча над желтыми песками пустыни, гору Нево, где умер Моисей, не войдя в Обетованную землю, только увидев ее издали, – думал, может быть, Иоанн: «И я, как он».

Всех предтеч судьба такова: вести других – самим не входить в Царство Божие.

XXXIV

Блюдо, с отрубленной головой Предтечи, Иродиаде, венчанной блуднице, подносится. Ирод, убийца, глядя в остекленевшие глаза убитого, плачет от жалости. Капают пьяные слезы на блюдо; с блюда капает кровь на голые ножки Саломеи-плясуньи, а душа Предтечи играет на небе от радости, как утренняя звезда перед солнцем, как младенец во чреве матери.